Неточные совпадения
— Это не нам судить, — сказала госпожа Шталь, заметив оттенок выражения на
лице князя. — Так вы пришлете мне эту книгу, любезный
граф? Очень благодарю вас, — обратилась она к молодому Шведу.
Другую записку
граф Иван Михайлович дал к влиятельному
лицу в комиссии прошений.
(
Граф указывал пальцем на простреленную картину;
лицо его горело как огонь; графиня была бледнее своего платка: я не мог воздержаться от восклицания.)
Монгольская сторона московского периода, исказившая славянский характер русских, фухтельное бесчеловечье, исказившее петровский период, воплотилось во всей роскоши безобразия в
графе Аракчееве. Аракчеев, без сомнения, одно из самых гнусных
лиц, всплывших после Петра I на вершины русского правительства; этот
Постоянно бывали у нас на собраниях всегда печальный
граф де Панж, Фюмэ, Дерменгем, бывал Мунье, впоследствии редактор «Esprit», бывали и некоторые духовные
лица.
От него я узнал, что Шпейер был в этой афере вторым
лицом, а главным был некий прогорелый
граф, который не за это дело, а за ряд других мошенничеств был сослан в Сибирь.
Порой среди примелькавшихся
лиц появлялся заезжий магнат,
граф Плятер, кн.
Кроме Белоконской и «старичка сановника», в самом деле важного
лица, кроме его супруги, тут был, во-первых, один очень солидный военный генерал, барон или
граф, с немецким именем, — человек чрезвычайной молчаливости, с репутацией удивительного знания правительственных дел и чуть ли даже не с репутацией учености, — один из тех олимпийцев-администраторов, которые знают всё, «кроме разве самой России», человек, говорящий в пять лет по одному «замечательному по глубине своей» изречению, но, впрочем, такому, которое непременно входит в поговорку и о котором узнается даже в самом чрезвычайном кругу; один из тех начальствующих чиновников, которые обыкновенно после чрезвычайно продолжительной (даже до странности) службы, умирают в больших чинах, на прекрасных местах и с большими деньгами, хотя и без больших подвигов и даже с некоторою враждебностью к подвигам.
— Касательно второго вашего ребенка, — продолжала Александра Григорьевна, — я хотела было писать прямо к
графу. По дружественному нашему знакомству это было бы возможно; но сами согласитесь, что
лиц, так высоко поставленных, беспокоить о каком-нибудь определении в училище ребенка — совестно и неделикатно; а потому вот вам письмо к
лицу, гораздо низшему, но, пожалуй, не менее сильному… Он друг нашего дома, и вы ему прямо можете сказать, что Александра-де Григорьевна непременно велела вам это сделать!
В небольшой уютной комнате нашли они хозяйку с старым
графом, выражение
лица которого было на этот раз еще внушительнее. В своем белом галстуке и с своими звездами на фраке он показался Калиновичу статуей Юпитера, поставленной в таинственную нишу. Как серна, легкая и стройная, сидела около него баронесса.
— Теперь скажи, — продолжал дядя, грея стакан с вином в обеих руках, — за что ты хотел стереть
графа с
лица земли?
— Ах, это Александр Федорыч! — первая сказала мать, опомнившись.
Граф приветливо поклонился. Наденька проворно откинула вуаль от
лица, обернулась и посмотрела на него с испугом, открыв немного ротик, потом быстро отвернулась, стегнула лошадь, та рванулась вперед и в два прыжка исчезла за воротами; за нею пустился
граф.
В письме своем Прасковья Ивановна, — с которою Варвара Петровна не видалась и не переписывалась лет уже восемь, — уведомляла ее, что Николай Всеволодович коротко сошелся с их домом и подружился с Лизой (единственною ее дочерью) и намерен сопровождать их летом в Швейцарию, в Vernex-Montreux, несмотря на то что в семействе
графа К… (весьма влиятельного в Петербурге
лица), пребывающего теперь в Париже, принят как родной сын, так что почти живет у
графа.
Термосесов поднял вровень с своим
лицом карточку покойного
графа Муравьева и пропел...
Сие поражение было последним и решительным.
Граф Панин, прибывший в то время в Керенск, послал в Петербург радостное известие, отдав в донесении своем полную справедливость быстроте, искусству и храбрости Михельсона. Между тем новое важное
лицо является на сцене действия: Суворов прибыл в Царицын.
Заметив впечатление, произведенное Ириной на высокопоставленные
лица и мгновенно сообразив, какие"mit etwas Accuratessе"из этого факта можно извлечь выгоды,
граф, как человек энергический и умеющий прислушиваться, тотчас составил свой план.
Косых. Он-то? Жох-мужчина! Пройда, сквозь огонь и воду прошел. Он и
граф — пятак пара. Нюхом чуют, где что плохо лежит. На жидовке нарвался, съел гриб, а теперь к Зюзюшкиным сундукам подбирается. Об заклад бьюсь, будь я трижды анафема, если через год он Зюзюшку по миру не пустит. Он — Зюзюшку, а
граф — Бабакину. Заберут денежки и будут жить-поживать да добра наживать. Доктор, что это вы сегодня такой бледный? На вас
лица нет.
Шабельский. Хороша искренность! Подходит вчера ко мне вечером и ни с того ни с сего: «Вы,
граф, мне глубоко несимпатичны!» Покорнейше благодарю! И все это не просто, а с тенденцией: и голос дрожит, и глаза горят, и поджилки трясутся… Черт бы побрал эту деревянную искренность! Ну, я противен ему, гадок, это естественно… я и сам сознаю, но к чему говорить это в
лицо? Я дрянной человек, но ведь у меня, как бы то ни было, седые волосы… Бездарная, безжалостная честность!
Бабушка, к дому которой никакие вести не запаздывали, слушала об этом новом
лице с каким-то недоверием и неудовольствием. Я забыла сказать, что в числе ее разных странностей было то, что она не жаловала
графов. По ее правилам, в России должны быть царский род, князья, дворяне, приказные, торговые люди и пахотные, но
графы… Она говорила, что у нас искони никаких
графов не было, и она будто бы вовсе не знает, откуда они берутся.
Изо всего тогдашнего столичного общества княгиня находила для себя приятнее других только трех человек, из которых двое жили нелюдимыми, а в третьем она очень обманывалась. Первых двух я пока еще не буду называть, а третьего отрекомендую, как
лицо нам уже знакомое: это был
граф Василий Александрович Функендорф, с которым Дон-Кихот Рогожин имел оригинальное столкновение, описанное в первой части моей хроники.
Больше этого
графу уже никто не мог сказать приятного: он таял от слов княгини, и в то время, когда она сидела пред ним и молча думала: как ей быть с своими детьми, чтоб они, выросши, умели не только эполетами трясти и визиты делать, а могли бы и к ставцу
лицом сесть,
граф был уверен, что княгиня проводит мысленную параллель между им и теми, которые юродствовали да рассказывали друг про друга шутовские вести.
— Во всяком случае, — заметил
граф, — как ни плохи иные отдельные
лица, а поместное дворянство все-таки вечная сила…
Но все это было только тишина перед бурею. Чуть только в длинной анфиладе открытых комнат показалась импозантная фигура
графа Функендорфа, по
лицу бабушки заходили розовые пятна, — однако она и на этот раз себя сдержала и отвечала
графу поцелуем в щеку на его поцелуй ее руки, шутливо молвив...
Бегушев побагровел от злости. Он убежден был, что
графа принял Прокофий, и принял с умыслом, а не просто. Первым его движением было идти и избить Прокофия до полусмерти, но от этого он, как и всегда, удержался, только
лицо его оставалось искаженным от гнева.
Граф Хвостиков, заметивший это и относя неудовольствие хозяина к себе, сконфузился и почти испугался.
Сойдя вместе с
графом на улицу, Бегушев увидел, что Елизавета Николаевна и Тюменев сидели в коляске, и при этом ему невольно кинулось в глаза, что оба они были с очень сердитыми
лицами.
Когда
граф Хвостиков проезжал с дочерью по Театральной площади мимо дома Челышева, Елизавета Николаевна вдруг опять закрыла себе
лицо рукою и зарыдала.
Каждый из них старался показать, что новость, сообщенную
графом Хвостиковым, считает за совершеннейший вздор; но в то же время у Домны Осиповны сразу пропала нежность и томность во взоре; напротив, он сделался сух и черств; румяное и почти всегда улыбающееся
лицо доктора тоже затуманилось, и за обедом он не так много поглотил сладкого, как обыкновенно поглощал.
—
Графу я, конечно, не напомнил об этом и только сухо и холодно объявил ему, что место это обещано другому
лицу; но в то же время, дорожа дружбой Ефима Федоровича, я решился тому прямо написать, и вот вам слово в слово мое письмо: «Ефим Федорович, — пишу я ему, — зная ваше строгое и никогда ни перед чем не склоняющееся беспристрастие в службе, я представляю вам факты… — и подробно описал ему самый факт, — и спрашиваю вас: быв в моем положении, взяли ли бы вы опять к себе на службу подобного человека?»
Когда Делорж копьем своим тяжелым
Пробил мне шлем и мимо проскакал,
А я с открытой головой пришпорил
Эмира моего, помчался вихрем
И бросил
графа на́ двадцать шагов,
Как маленького пажа; как все дамы
Привстали с мест, когда сама Клотильда,
Закрыв
лицо, невольно закричала,
И славили герольды мой удар, —
Тогда никто не думал о причине
И храбрости моей и силы дивной!
В ответ на это
граф Хвостиков имел в своем
лице выражение невинного агнца, ничего не понимающего, и, поднеся таким образом Домне Осиповне букет, не совсем приятно для нее благоухающий, уехал.
Тут же в отеле стоял один польский
граф (все путешествующие поляки —
графы), и mademoiselle Зельма, разрывавшая свои платья и царапавшая, как кошка, свое
лицо своими прекрасными, вымытыми в духах, руками, произвела на него некоторое впечатление.
Воротясь домой, был я уже как закруженный. Что же, я не виноват, что m-lle Полина бросила мне целой пачкой в
лицо и еще вчера предпочла мне мистера Астлея. Некоторые из распавшихся банковых билетов еще валялись по полу; я их подобрал. В эту минуту отворилась дверь, и явился сам обер-кельнер (который на меня прежде и глядеть не хотел), с приглашением, не угодно ли мне перебраться вниз, в превосходный номер, в котором только что стоял
граф В.
— Наш род от вшеда (он так выговаривал слово швед); от вшеда Харлуса ведется, — уверял он, — в княжение Ивана Васильевича Темного (вон оно когда!) приехал в Россию; и не пожелал тот вшед Харлус быть чухонским
графом — а пожелал быть российским дворянином и в золотую книгу записался. Вот мы, Харловы, откуда взялись!.. И по той самой причине мы все, Харловы, урождаемся белокурые, очами светлые и чистые
лицом! потому снеговики́!
Наружность
графа дополнялась чертами его худощавого бледного
лица, с носом, несколько сдвинутым на сторону, и большими дугообразными бровями, усиленно как-то подымавшимися на лбу, странно уходившем между сплюснутыми боками головы, большею частью склоненной набок.
Все эти тревожные сомнения мигом, однако ж, рассеялись, когда тетя, исчезнувшая снова на четверть часа, возвратилась на детскую половину; с сияющим
лицом объявила она, что
граф и графиня велели одевать детей и везти их в цирк.
Он вообще не любил терять праздных слов. Он принадлежал скорее к числу
лиц думающих, мыслящих, — хотя, надо сказать, трудно было сделать заключение о точном характере его мыслей, так как он больше ограничивался намеками на различные идеи, чем на их развитие. При малейшем противоречии
граф чаще всего останавливался даже на полумысли и как бы говорил самому себе: «Не ст́оит!» Он обыкновенно отходил в сторону, нервно пощипывая жиденькие усы и погружаясь в грустную задумчивость.
Это был лет шестидесяти мужчина, с несколько измятым
лицом, впрочем, с орлиным носом и со вздернутым кверху подбородком, с прямыми редкими и поседевшими волосами; руки его были хороши, но женоподобны; движения медленны, хотя в то же время серые проницательные глаза, покрывавшиеся светлой влагой, показывали, что страсти еще не совершенно оставили
графа и что он не был совсем старик.
Всем им
граф слегка кивнул головой, и на
лице его заметно отразилось неудовольствие: ему было досадно, что Анна Павловна, кроме него, должна будет заниматься с прочими гостями.
Граф невольно отвернул глаза от образа и взглянул на кровать: Анна Павловна крепко спала; на бледном
лице ее видна была улыбка, как будто бы ей снились приятные грезы; из-под белого одеяла выставлялась почти до плеча голая рука, несколько прядей волос выбивались из-под ночного чепчика.
— Ничего нет ужасного!.. «Я мертвецу святыней слова обречена!» [«Я мертвецу святыней слова обречена!» — искаженные строки из стихотворения М.Ю.Лермонтова «Любовь мертвеца».] — произнесла с полунасмешкою Клеопатра Николаевна и хотела еще что-то продолжать, но в это время вошел хозяин с озабоченным и сконфуженным
лицом. Он значительно посмотрел на Клеопатру Николаевну и подошел к
графу.
Исправник только вздохнул и, проведя потом мучительные четверть часа, отправился, наконец, в кабинет, где увидел, что
граф стоит, выпрямившись и опершись одною рукою на спинку кресел, и в этой позе он опять как будто был другой человек, как будто сделался выше ростом; приподнятый подбородок, кажется, еще выше поднялся, ласковое выражение
лица переменилось на такое строгое, что как будто
лицо это никогда даже не улыбалось.
Тихими шагами вошел Иван Александрыч, с ног до головы одетый в новое платье, которое подарил ему Сапега, не могший видеть, по его словам, близ себя человека в таком запачканном фраке.
Граф молча кивнул племяннику головой и протянул руку, которую тот схватил обеими руками и поцеловал с благоговением. Улыбка презрения промелькнула в
лице Сапеги, и он снова начал ходить по комнате. Прошло еще четверть часа в молчании.
Граф посмотрел в окно.
Граф с невольным удивлением взглянул ей в
лицо, на котором как бы мгновенно изгладилось всякое присутствие мысли и чувства: ни горя, ни испуга, ни удивления — ничего не было видно в ее чертах; глаза ее, взглянув на икону, неподвижно остановились, рот полураскрылся, опустившиеся руки вытянулись.
При его приходе Клеопатра Николаевна несколько изменилась в
лице; физиономия
графа сделалась еще важнее и серьезнее.
Вдова сделала движение, чтобы поворотиться к нему
лицом; она еще в первый раз видела
графа. Хозяин и несколько мужчин стояли на ногах перед Сапегою.
После этого легкого разговора
граф встал и пошел к балкону, чтобы рассмотреть окружные виды.
Лицо его, одушевившееся несколько при разговоре с Клеопатрою Николаевною, сделалось по-прежнему важно и холодно. Вслед за ним потянулись мужчины;
граф начал разговаривать с хозяином.
Все себе дали слово: на другой же день явиться к
графу для засвидетельствования глубочайшего почтения, и только четыре
лица не разделяли общего чувства; это были: Задор-Мановский, который, любя управлять чужими мнениями, не любил их принимать от других; Анна Павловна, не замечавшая и не видевшая ничего, что происходило вокруг нее; потом Эльчанинов, которого в это время занимала какая-то мысль, — и, наконец, вдова, любовавшаяся в молчании задумчивым
лицом своего собеседника.
— Сегодняшнюю ночь, — повторил
граф. — Послушайте, — прибавил он, обращаясь к Савелью, — мне кажется, вам лучше одному остаться у больной, чтобы вид незнакомых
лиц, когда она придет в себя, не испугал ее.
Внутреннее волнение
графа было слишком явно: глаза его горели,
лицо покрывалось красными пятнами, руки и ноги дрожали.
По несчастию, действующих
лиц было множество и с презатейливыми именами; были князья и
графы, и Шаховской, не разбирая их фамилий, беспрестанно употреблял фамилии своих знакомых — то
граф Завадовский, то
граф Комаровский, то князь Вадбольский!